Под редакцией и при авторском участии академика Ушакова Д. Н. в 1935-1940 годах вышли в свет 4 тома "Толкового словаря русского языка". Толковый словарь, как известно, есть алфавитный список слов, наиболее часто употребляемых в данный исторический момент в данном конкретном обществе. Также словарь содержит толкования и объяснения каждого из этих слов, ведь задача толкового словаря сделать непонятные слова "понятными, ясными, доступными уразумению" (следуя разъяснениям того же словаря Ушакова, см. статью "Толковый").

Словарь Ушакова до сих пор не только востребован, но он популярен и актуален. Его толкования лаконичны, просты и объективно отражают словоупотребление. Что же можно сказать об обществе по словарю, столь популярном и актуальном с далеких послереволюционных и сталинских лет?

Все формы слова "милосердие" и производные от него -- МИЛОСЕРДИЕ, МИЛОСЕРДНЫЙ, МИЛОСЕРДСТВОВАТЬ, МИЛОСЕРДЫЙ, МИЛОСТИВЫЙ, МИЛОСТИВЕЦ, МИЛОСТЫНЯ, МИЛОСТЬ -- снабжены пометкой "устар.", что означает устаревшее слово, редко используемое в современном языке, вероятно, чаще всего в связи с историей. Эта пометка "устаревший" делится на два вида -- "книжн. устар." и "простореч. устар.". Первый вид означает устаревшее слово, употребляемое только в книжном: в литературном, в научном или церковном языках. Второй вид означает устаревшее слово, когда-то бытовавшее в живом разговорном нелитературном языке, ныне же устаревшее и неупотребляемое или малоупотребимое.

Что касается слова "гуманность", то все словоформы слова humanus, переводимого с древней латыни словом "человеческий", имеют пометку "книжн.". Это означает, что слова ГУМАНИЗМ, ГУМАНИСТ, ГУМАНИСТИЧЕСКИЙ, ГУМАНИТАРНЫЙ, ГУМАННОСТЬ, ГУМАННЫЙ -- удел книжников: литераторов, публицистов и ученых, философов или историков. Это означает, что слова "гуманизм", "гуманист", "гуманность" или "гуманный" в живом разговорном языке редко кто употребляет.

Но нас должно обнадеживать существование в русском языке эквивалента слову "гуманизм". Это "человечность". В словаре Ушакова значится: "ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ, человечности, мн. нет, ж. Отвлеч.сущ. -- к человечный, -- гуманность, человеческое отношение к окружающим… ЧЕЛОВЕЧНЫЙ, человечная, человечное; человечен, человечна, человечно. Гуманный, достойный человека, отзывчивый, внимательный к чужой личности. Человечный поступок. Человечное отношение…"

Есть также в русском языке и слово "добро", как источник и "человечности", и "милосердия". Это вселяет оптимизм, так как в словаре Ушакова эти фундаментальные этические понятия не снабжены пометками "книжное" или "устаревшее". Там так и написано: "ДОБРО, добра, мн. Нет, ср. -- Положительное начало в нравственности, противоп. зло. Люди стремятся к истине, добру и красоте.".

А если мы заглянем в толковый словарь Даля, то увидим там: "ДОБРО -- В духовн. знач. благо, что честно и полезно, все чего требует от нас долг человека, гражданина, семьянина; противоположно худу и злу. Добро делай, никого не бойся. От добра худа не бывает. За добро злом не платят.

А это значит, что в глубинах народного языка не размыты существующие понятия о добре и зле, как антиподах. Это значит, что живы коренные категории морали: добро, милосердие, человечность, сочувствие.

Мораль не возникает в человеческом обществе по чьему-либо заказу в определенный момент времени. Мораль присуща человеческому обществу в той или иной форме на всех стадиях его развития. Поэтому этика не создается путем теоретического интереса к той или иной области действительности, как большинство наук. Она возникает стихийно, самозарождается произвольно, и возникновение ее обусловливается самим фактом существования общественной жизни.

Мораль возникла в глубокой древности. Моисей, открывший миру этический монотеизм, нравственным признает любовь к Богу, к ближнему и равенство перед богом всех людей, являющихся созданием и подобием образа Бога. Как мудрость общественных законодателей, нравственность следует признать существовавшей у пифагорейцев, у Гераклита и Демокрита. У них же мы впервые находим сформулированными общие нравственные принципы, которые были положены в основание теорий позднейших моралистов.

Пифагорейцы, в согласии со своей метафизикой чисел, ставили такими принципами гармонию, порядок и меру. На них основывали они как физическое, так и нравственное устройство вселенной, в которой зло признавалось отсутствием меры и порядка, а человеческие пороки возникали из-за нарушения душевной симметрии и гармонии. Гераклита следует признать родоначальником этического универсализма. Быть нравственным по Гераклиту значит быть причастным единому вселенскому разуму.

Нравственность, не как житейскую мудрость, но уже как философскую теорию, можно констатировать только после Сократа, считавшего что все хорошие поступки обуславливаются знанием или мудростью. Знающий добро или благо, по мнению Сократа, неизбежно к нему стремится. Зло может происходить только от неведения добра и пути к нему. Это установление неразрывной связи между знанием добра и добрыми поступками приводит Сократа к отождествлению мудрости с добродетелью, разумности с добром.

Это сократово отождествление фундаментально установлено в основание всей этики до наших дней. Оно фиксирует то раздвоение, которое всегда наличествовало в любой сфере человеческой деятельности -- с далеких времен своего зарождения и до наших дней этика всегда тяготела к двум нравственным полюсам: к индивидуалистической морали и к религиозной.

Этика индивидуализма утверждает возможность бесконечного и безграничного развития каждой индивидуальности (не личности, а индивидуальности; индивидуален и кот, но кот -- не личность) независимо от других, причем в этом самобытном росте индивидуумов и заключается их высшее благо.

Что бы ни формулировали гедонисты древности и как бы ни утверждали эпикурейцы, что их цель -- уход от страданий; как бы ни обосновывали Гоббс или утилитаристы свое понятие пользы, как конечную цель нравственного поведения, все же их мудрствование сводилось в сущности к одному -- к приведению к объективной норме и универсально понятое удовольствие и благосостояние всех людей. А это уже подмена и упрощение, приведшие к утилитаризму Бентама с простой арифметикой человеческого счастья или человеческого несчастья. Такое приведение к одному общему знаменателю всех сложных многочисленных человеческих потребностей выродилось в простецкое арифметическое обоснование эгоизма.

В то же время вся этика Нового времени, несмотря на чрезвычайное разнообразие ее принципов, в целом тяготела к миросозерцанию с кодексом универсализма и милосердия. Она не могла так сразу отделаться от универсальных ценностей христианской этики. Поэтому задачей почти всех моралистов было во что бы то ни стало вывести из своих систем логическое обоснование любви к ближнему, человечности, добра, милосердия и личного самоотречения. Это требование было априорной, хотя и не всегда сознаваемой предпосылкой почти всех этических систем, возникавших в мейнстриме христианской культуры. И главной задачей утилитаристов было доказать, что эгоизм в индивидуальном сознании есть предпосылка человеколюбия и милосердия.

Спенсер попытался разрешить эту задачу, став на биологическую эволюционную точку зрения. При помощи наследственности он объяснял существование в человеческом сознании всех тех нравственных стимулов, которые не могли быть выведены из индивидуального стремления человека к счастью. Спенсер попросту перенес это индивидуальное стремление к счастью (эвдемонистический принцип) с индивида на род.

Ницше отказался доказывать, что белое есть черное, что добро есть зло, а эгоизм есть милосердие. Он попросту взглянул на постулаты общепринятой нравственности, как совершенно недоказанный предрассудок. Ницше ненавидел универсалистские ценности и тенденции. Для него индивидуум есть нечто самодовлеющее, самоценное. Индивидуум должен быть свободен от всякого подчинения чему-либо для него внешнему. Ницшеанство - не что иное, как проповедь жизни ради жизни. Жизненная мощь и ничем неограниченная свобода любых жизненных проявлений и их внутренняя гармония сильного индивида даже и за счет жизни слабого составляют основные принципы ницшеанской этики.

Этика религиозная признает высшим благом высшую форму бытия, как совершенное и гармоничное общение духовных личностей друг с другом, с Богом и с целым миром на основаниях полной внутренней свободы.

Религиозная этика древнего мира была чрезвычайно многообразно и имела множество школ. Их принципы часто базировались на признании врожденных идей, то есть нравственных норм, свойственных человеку и его сознанию от рождения, изначально, и не зависящих от эмпирического опыта. Это была так называемая априорная этика, которая часто утверждалась в виде гетерономной.

Гетерономной моралью признается та, в которой нравственные нормы оказываются по отношению к действующему субъекту чисто внешними установлениями, обоснованными на каком-либо внешнем авторитете, например, на авторитете государственных законов или религиозных установлений. Большинство государственных религий древности были такими -- от Шумера и Египта до Израиля и Древней Греции или Рима.

Наиболее значимую роль в древнем дохристианском мире сыграл стоицизм. Его аскетический характер имел нравственно-воспитательное значение и подготовлял к восприятию высших этических норм. Стоицизм, по самой сущности своих принципов, требующих личного самоотречения и освобождения от всех личных потребностей и стремлений, должен был иметь восходящее направление. Если греческие стоики за свой замкнутый, нетерпимый ригоризм могли быть названы "фарисеями язычества", то римские стоики в лице Эпиктета, Сенеки или Марка Аврелия, доросшие до ясного понимания универсализма вселенной, равенства людей от рождения и необходимости любви к ближнему, могут быть названы "христианами в язычестве".

Христианство открыло в истории человеческой нравственности новую эру. Если рассматривать отдельные положения христианской морали, то мы не найдем в них каких-либо совершенно новых моральных принципов. В ветхозаветной морали они высказывались "между прочим", как побочная мысль, и вызывали уважение своей недосягаемой возвышенностью. Главное религиозное достижение Моисея -- обоснование нравственности, как Божий завет -- было девальвировано и профанировано. На деле наследство Моисея хранилось только побиваемыми камнями и гонимыми пророками. Любовь к Богу и любовь к ближнему, эта сверхчеловеческая возвышенная цель, никогда не вызывала у массы людей никакого сочувствия. Она была недосягаемой сверхчеловеческой задачей и делала ее для большинства людей безжизненной и даже ненавистной.

В самом христианстве, напротив, она делается краеугольным камнем всей морали. Этот краеугольный камень христианской морали -- любовь к Богу и к ближнему -- не похож на ту априорную стихийную нравственность, которой жило человечество до христианства. Разумность, мера, гармония, красота, столь ценимые греческой этикой, отходят на второй план. В любви указывается новый источник живой безошибочной разумности, непогрешимой меры, божественной гармонии и красоты.

Перед сверхзадачей любви к Богу и ближнему все, ценимое языческим миром, освященное преданием и мифами, воплощенное в традиционные, привычные и давно ставшие внешним, формальным и связанным буквой закона обрядом, теряет свою ценность. Все, что с точки зрения прежних принципов морали казалось лишним, презренным или слабым, в христианстве оказывается высоким и чреватым будущей мощью. Все алчущие правды и истины, все жаждущие и страждущие, плачущие и кроткие, избиваемые и презираемые возводятся на нравственный пьедестал, поскольку их приниженный облик обусловлен стремлением к правде и страданием за эту правду, за гуманное и доброе, за человечное и милосердное.

Сверхвысокие идеалы христианства -- никак не земная жизнь, с теми или иными благами, ставится целью человеческого существования, но бесконечно более высокий и отдаленный идеал царства бесконечной блаженной жизни, наступающего после всеобщей жатвы добра, когда все плевелы будут отобраны от пшеницы, т. е. все доброе будет всецело очищено от злого. С точки зрения этого идеала, все установленные жизнью ценности переоцениваются и получают совершенно другое значение. Страдание, бедность, изгойство в этом мире становятся залогом блаженства и духовной силы в Царстве Божием.

Такие сверхчеловеческие цели с расширением демократии в эпоху Ренессанса и Нового времени значительно размыли и истончили идеалы христианской этики. И Бэкон явился отчасти восстановителем стоического принципа естественного закона (lex naturalis) и придает ему социально-психологический оттенок. Возникает интуитивизм Шэфтсбери, теория непосредственного нравственного созерцания. Картезианство всецело тяготеет еще к теологической этике, но только тяготеет.

Этику Руссо можно назвать волюнтаристически-априорной, где основа нравственности -- в первоначальных, не испорченных культурой стремлениях человека. Тот же волюнтаризм проникает его теорию общественного устройства, основанием которого является свободная воля всех, составляющих общественную организацию.

В Этике Спинозы возрождается и получает систематическое завершение этический рационализм древности. В более смягченной форме этот же рационализм присущ этике Лейбница, признавшего, вместе с тем, свое близкое родство с Шэфтсбери

Основой нравственности Соловьев признает три чувства: стыд, жалость и благоговение. Этими чувствами исчерпываются возможные нравственные отношения человека к тому, что ниже его, что равно ему и что выше его - отношения, состоящие в господстве над низшей материальной природой, в солидарности с живыми существами и в подчинении сверхчеловеческому началу. Все человеческие добродетели представляют лишь видоизменение этих трех основ.

Этика Толстого есть попытка восстановления евангельской морали, несколько аналогичная той, которая была предпринята еще Лютером.

Но, обосновывая свою мораль на евангельских принципах любви к ближнему и непротивления злу, Л. Толстой в понятии высшего блага разрывает с христианством. Конечной целью морали Толстого является устроение царства Божия здесь, на земле. Под царством Божиим Толстой разумеет общественное устройство людей, основанное исключительно на доброжелательстве и любви. В этом пункте этические идеалы Толстого приближаются к идеалам эвдемонистического утилитаризма и эволюционизма. Логическое завершение нравственного учения Толстого негативная оценка человеческой культуры, с ее техникой и государственностью. В этой области Толстой видит главное проявление зла и вплотную приближается к Руссо в своей уверенности в том, что для достижения счастья, человечеству необходимо опроститься, т. е. перейти к более скромным и несложным условиям общественной жизни. Человечеству необходимо отказаться от ложных и безнравственных условий современной культурности, с ее неравенством в распределении физического труда, с ее милитаризмом и всяческими видами насилия и принуждения. Государство должно превратиться в общество мирно настроенных людей без всякой иерархии, правительственных учреждений и сословных различий. Никто со времени Руссо не обнаруживал с такой ясностью тот конфликт, который существует между основными требованиями морали и тем порядком вещей, который связан с развитием современного общества. Толстой категорически ставит современному моральному сознанию дилемму: или отказаться от основных принципов морали, до сих пор признаваемых истинными, или признать весь общественный строй в основных его чертах безнравственным.

Решить эту дилемму можно двумя способами. Во-первых, можно доказать, что конфликт между основными принципами морали и установившимися формами общественных отношений -- не такой коренной, как это кому-то кажется. Во-вторых, можно доказать, что зло современного мира не есть абсолютное зло, а имеет в себе некоторую моральную необходимость и во всяком случае получает нравственное оправдание, как единственно возможный переход к высшим стадиям добра. Как говорят демагоги, выбери из двух зол наименьшее.

Мы живем в такое время, которое характеризуется только одним словом "после": мы живем в пост-христианском, в пост-индустриальном, в пост-советском, а один умник даже придумал, что истории больше не будет, и мы живем в пост-историческое время. На самом деле, в этом что-то есть. Хотя бы чисто формально мы живем после всего и после всех. Говорят, что грядет новая культура, новые общественные отношения, новая человеческая формация с новой этикой и даже новым гуманизмом… Но все же прав был царь Соломон, утверждая, что нет ничего нового под солнцем, и все, что было, то и будет. И прав был Христос, когда предупреждал от легковерия во все новое, говоря, что скорее небо и земля прейдут, чем изменится сей род человеческий. А это значит, что чего бы там ни было, а останутся люди, выбирающие добро, милосердие и гуманность, как свои жизненные ценностные установки. Конечно, они не в состоянии остановить оскудение ни рода человеческого, ни Земли, этим родом опустошаемой. Но это и не их удел. Их удел -- творить свое доброе и гуманное дело, а все прочее решат за них.

Взято отсюда